Классика и классицизм: риторическая практика архитектурной теории

Пучков А. Классика и классицизм: риторическая практика архитектурной теории А.С.С. 2002 №8 C. 83-85



Человек осваивает сознанием действительность. Пока его сознание сталкивается лишь с явлениями несомненными, риторика ему не нужна. Но как только среди несомненных явлений оказывается сомнительное, оно требует обсуждения — с самим ли собой или с другими лицами. С этого и начинается риторический процесс.

Михаил ГАСПАРОВ

Статью, написанную к полному русскому переводу некогда самого читаемого латинского автора — Марка Фабия Квинтилиана (так и не вышедшему в свет), — М. Л. Гаспаров завершил словами: "Обострившееся в XX в. внимание к опыту античной риторики ... вполне объяснимо и оправданно. Она дает в руки литературоведению превосходно систематизированный инструментарий научного описания и исследования любого словесного материала. Выявление субстрата античной риторики за самыми различными произведениями не только средневековой, ренессансной и классицистической, но и самой новой литературы XIX-XX вв. — задача дальнейших исследований". В нашем этюде как одном из "дальнейших исследований" сделана попытка показать, что риторическая практика — не только "превосходно систематизированный инструментарий описания и исследования" словесного материала в области науки о литературе, но равно и в области науки об архитектуре, сиречь — архитектуроведении.



Если эта декларация звучит не менее вызывающе, нежели повседневное употребление слова "риторика", вина за это лежит на неразработанности оперативных методов архитектуроведения как — я уверен — строгой науки. А самое понятие риторика со времен эллинских означает не более, как умение владеть словом. Если у кого-то получается лучше, незадачливый завистник бранит его риторикам, хуже — софистом, еще хуже — интеллигентом. Но к риторике это не относится. Мы ее понимаем вслед за прочими разумными без бранного обертона, даже не пытаясь restitutio in integrum (восстановить в прежних правах) — за ненадобностью: риторика этих прав не теряла. Их у нее отнимали.

Прежде чем приступить к заявленной теме в смысле архитектуроведческом, стоит оговориться в отношении содержательного наполнения понятия. 1). Риторика есть самопознание архитектуры через текст о себе, то есть осознание архитектуры пишущим об архитектуре (в отливке текстовой рефлексии) как собственного инобытия, как ее артефакта себе как человеку. Отсюда второй пункт. 2). Риторика есть наиболее точный и чуткий подход к обобщению действительности, которая дана человеку в форме его пространственного инобытия. 3). Риторика есть наиболее общее понятие для словесного выражения стилистической общности архитектурных форм, присущей той или иной эпохе как "общее место" этой эпохи.

Иным словом, предметом настоящих рассуждений являются и архитектурная форма, и текст об архитектуре как рефлексия этой формы, и приемы сложения "архитектурного текста" определенной эпохи как своеобразного "литературного" жанра или как "фиксация акта литературного воображения" (С. С. Аверинцев). В той степени, в которой мы будем обращаться к архитектуре как к процессу познания и преобразования мира (по А. П. Мардеру), в той же степени мы будем стремиться избегать конкретизации и тем самым извечной архитектуроведческой прагматизации и даже меркантилизации материала. Эпоха классицизма в архитектуре — самая что ни на есть классическая эпоха, риторические фигуры которой настолько выразительны, что затмевают собой все прочие фигуры, а значит, именно архитектурные формы классицизма всего более годны для семиотика-риторического изучения. Именно в формальном тезаурусе этого стилистического направления собраны те элементы выражения, которые вне зависимости от контекста их употребления, будучи составлены один с другим в определенном взаимоотношении (порядке), способны сформировать архитектурную форму как пространственно-пластическую и, стало быть, выразительную и функционально, и художественно. Формула классицизма XVIII—XIX вв. составлена по риторическому канону, заимствованному вместе с тезаурусом форм из античного мира. Не будем забывать, что слово классика (как и класс, классицизм, классическое, классицистическое и др.) происходит от лат. classis — класс, разряд (у Тита Ливия — одна из шести цензовых категорий, на которые при Сервии Тулии было разделено население Рима: пять податных, шестая — неимущие граждане); флот (у Цицерона); корабли; войско, армия (у Вергилия); группа, школьный класс (Квинтилиан); смена (Петроний Арбитр). Производные от того же корня: dassicus — относящийся к первому классу римских граждан (всадникам), первоклассный, образцовый (Авл Гелий); принадлежащий к флоту, флотский, морской (отсюда corona dassica — морской венок, служивший награждением тому, кто первым ступил на вражеский корабль); dassicum — трубный звук, сигнал; военная труба и т. д. Все эти слова, как мы видим, к тому, о чем нынче ведем речь, имеют самое непосредственное отношение: с прагматической стороны это — порядок, система, ранг, с метафорической — подвижность и некая воинственная восторженность происходящим.

КЛАССИЦИЗМ И КЛАССИКА

Представители классицизма, пренебрежительно отворачиваясь от рококо, в которое выродилось барокко, полагали, будто они породили своеобразный рационалистический инструментарий, годный для выражения всего чего угодно в силу его, во-первых, древности, во-вторых, общепонятности и приятии в любом пространстве. Говоря откровенно, правильно полагали. Эллинам и в голову не пришло бы пользоваться какими-то правилами созданных ими ордеров; римлянину Витрувию с большими натяжками удалось выстроить из них систему, причем, каждый ее элемент не столько подтверждал правило, сколько противоречил ему. Виньола, зафиксировавший "правило пяти ордеров", никогда созданным каноном не пользовался, предназначая его для школы, а не для творчества.

Внимательно Витрувия и Виньолу прочли в эпоху французского абсолютизма и стали руководиться ими практически. Классицизм на протяжении полутора веков (по длительности почти равный итальянскому Ренессансу) был неким "бродячим сюжетом" архитектурного жанра. Совпадавшие по сюжетному построению, архитектурные сооружения не всегда были связаны происхождением и могли иметь разное смысловое (то есть планировочное) значение. Виктор Шкловский записал, что дворец стал "чистой архитектурой": старая реальность дома — связь помещений, логика покоев, логика расположения комнат — потеряна [1]. Так, какой-нибудь дворец близ Берлина и дворец близ Нюрнберга были узнаваемы как жанр — дворец! — но пространственно и пластически разнились: в одном жил, скажем, какой-нибудь эрцгерцог, в другом — курфюрст. А в США в аналогичных апартаментах мог обитать президент, который апартаменты эти самолично и спроектировал (например, третий президент США 1797-1801 гг., архитектор-любитель Томас Джефферсон).

Но классицизм в Америке, как и классицистическая архитектура колониальных стран, от европейских образцов отличаются прежде всего надуманностью: у них не было своих эллинских корней, не было классического инструментария, вообще ничего классического не было. А очень хотелось. И они создали формы, наиболее отвечавшие их понятию о классическом образце, тем самым сделав этот мнимый образец видимым: как же! вот и у нас отголоски "седой старины". Сделать это было нетрудно, поскольку классическая форма незамысловата. Потому афинский Парфенон (447-438 гг. до н. э.) и кенотаф Линкольна в Вашингтоне (1922) несмотря на 25-вековое временное расстояние так близки: только на фризах Парфенона — изображенное Фидием и его школой Панафинейское шествие, а на стенах вашингтонского кенотафа — тексты геттисбергской и второй инаугурационной речей Линкольна. Там — скульптура Афины, здесь — статуя президента-освободителя работы Д. Ч. Френча. В остальном же — явное желание Америки и европейских колоний не отстать от архитектурной мысли Большой Европы, по меньшей мере, в пространственно-архитектурном отношении. Воистину, im'tium peccati superbia (начало греха — гордыня). Однако что это, как не следование выработанной Аристотелем, Дионисием Галикарнасским, Деметрием Фалерским, Цицероном и Квинтилианом риторической практике, только на ином материале? Ведь именно тогда оратор, произнося речь, обводил мысленным взором в постоянной последовательности свой "дворец" от места к месту, и на каждом месте вспоминал расположенный там продуманный им образ, подсказывавший ему очередной кусок разрабатываемой темы. Архитектор классицизма, изобретя правила "классики", работал так же. "Разумеется, таким образом могло быть запомнено только содержание и композиция речи, res, а словесное выражение, verba, импровизировалось уже по ходу действия" [2]. Чем не архитектурный прием?

А. Г. Габричевский был прав, считая, что XVIII век, заново открывший античного человека, произвел на свет классицизм мертворожденный, поскольку истинное устремление его художественной воли шло по пути не к пластическому мировоззрению, а по пути к романтически-живописному, в котором оно и утвердилось в XIX веке [3]. Действительно, к подлинно классическому архитектурная классика как категория вневременная уже прийти не могла. Она была сродни то античности, то античному: но античное пережило античность, а классицизм породил такую классику, которая в объем его понятия не вписывалась и потому была системой своеобразной архитектурной риторики.

КЛАССИКА И РИТОРИКА

Из чего состояла классическая риторика? Из трех главных частей: нахождение материала (inventio), расположение материала (последовательность изложения, dispositio), изложение материала (слог, elocutio; оно отвечало требованиям правильности, ясности, уместности и пышности), и двух дополнительных: памяти (memoria) и произнесения (pronuntiatio, actio). Тремя главными задачами риторики были ум (docere), воля (movere), чувство (delectare), которые примерно соответствовали школьным разборам познавательного, идейно-воспитательного и литературно-художественного значений прочитанного произведения [4]. С. С. Аверинцев неакадемически определил риторику как продолжение логики иными средствами, М. Л. Гаспаров — "говорить то, что думаешь, но на языке тех, кто слушает". Именно к риторической практике следует отнести те особые стилистические фигуры архитектурных же форм европейского и неевропейского классицизма, которые, если поразмыслить, могут стать синонимами аналогичных фигур речевого высказывания, задействуемых для усиления экспрессивности архитектурных форм высказывания о них в архитектуроведении. Например: анафора, эпифора, симплока, эллипс, амплификация, антитеза, оксюморон, парцелляция, параллелизм, инверсия, хиазм, умолчание и др. Уверен, большинство стилистических фигур из этого ряда вполне может быть принято в аналитической риторике архитектуроведения в качестве рабочих категорий. Это послужит делу развития как первичного тезауруса этой науки, которая — со времен Габричевского — все еще в зачаточном состоянии. Если история архитектуры как часть архитектуроведения есть реконструкция временного процесса, в течение которого реализуются культурные внутренние формы, порождаемые обществом как формы его бытия, то архитектуроведение в целом — наука об архитектурной форме как онтологическом отражении социального продукта, этой формой пластически выражаемого. В деле построения обоих дисциплин именно риторические приемы — нахождение, расположение, изложение — не только метод самой науки, но и непосредственное отражение структуры ее предмета — архитектурной формы. И здесь, сопоставляя метод архитектуроведческий с методом литературным, история архитектуры выступает как ее поэтика, теория же — как ее риторика. "Поэтика рождалась из взгляда назад,., а риторика — из взгляда вперед, на область предстоящего творчества. Поэтика строилась как наука описательная, как пособие для понимания; риторика — как наука нормативная, как пособие для сочинения" [5]. Именно нормативность стала признаком классики (классического) и основой архитектуры классицизма: классика была теорией, классицизм — практикой. И сколько бы ни соглашаться с Ильей Голосовым, что "основные принципы классической архитектуры — ее внутренние законы" [6], эти внутренние законы, только понимаемые снаружи, а видимые изнутри, — форма поэтики, но не риторики.

Правда работы материала (камня, дерева, стекла, бетона), столь восхищавшая И. В. Жолтовского и принуждавшая его подчинять свое архитектурное творчество принципам творчества самой природы, была не риторикой, а поэтикой метода. Риторикой была та форма, в которую выливалась поэтика жанра произведения, которое возводится из работающих на сжатие и растяжение материалов. Эта правда, имевшая внутреннюю поэтику, внешне выражалась риторикой архитектурного высказывания.

РИТОРИКА И ПРАКТИКА

Во все эпохи великим архитектором считался тот, кто удлинял перспективу человеческого мироощущения, кто обществу, у которого коллективный ум зашел за коллективный разум, показывал вых